Если отбросить вот этот сложный алгоритм, то можно воткнуть на его место простенький, но простенький не привяжешь к координатам. Зараза. Навялил себе работёнку. Задача: облегчить наблюдателям слежение за объектом. За перцем, как говорит Шульгин. Едет, к примеру, перец на машине по городу, мотается туда-сюда, а наблюдатель в течение двух часов, полсмены удерживает объект в поле внимания. В руках два манипулятора. Руки в напряжении. Зеркало опускает тоннель прямо в салон машины, буквально впритык к перцу, но перец этого не замечает, потому что тоннель с односторонней видимостью. И вдруг объект резко сворачивает в проулок, а в машине идёт важный разговор, и запись записывается. Объект вышел из зоны видимости, и всё наблюдение летит к ... Летит, короче. Снова отводи тоннель, ищи в транспортном потоке машину, снова наводи зеркало... Маета.

Полгода назад Антон с Жилиным придумали фичу. Простую и действенную. Кроме камеры наблюдения к зеркалу монтируется ещё одна камера в качестве датчика привязки. Эту камеру фиксируем на любой яркой точке в салоне автомобиля, и, при уходе точки из фокуса, зеркало поворачивается в сторону её смещения. Просто и логично. И руки свободны. Вот только от резких поворотов это не спасает.

Неделю назад Антон не без гордости вывалил Старшему на стол новый проект. Параллельно зеркалу наблюдения ставится ещё одно – зеркало привязки к объекту, ставится рядом, но выход тоннеля второго зеркала отодвинут на некоторое расстояние, можно отдельно следить за автомобилем в потоке. Получается, что два зеркала работают в тандеме. Одно - для наблюдателя, а второе – для управления первым. Система координат та же, только масштаб другой. Вот и сиди тут, ломай себе голову. Погрешности-то разные. Сорок тысяч километров всё-таки...

Антон трое суток почти не спал. Новый проект захватил его целиком. Он просыпался среди ночи, садился за компьютер, и бил по клавишам с усердием годовалого всезнайки. Потом опять ложился, но ненадолго, кипение в голове требовало выхода, он просыпался и стравливал пар, выливая мысли в стройные строчки программного кода.

Нет, не зря хлеб едим. Мы ещё повоюем. А что, если сделать зеркала полностью соосными, связать их физически, скрепить ржавыми болтами, как выражается Круглый. Тоже нельзя. Тогда придётся ставить зеркало привязки прямо в центр зеркала слежения, а это будет мешать наблюдению. Ч-чёрт. Ладно, пойдём другим путём. А что, если объединить принцип яркой точки с зеркалом слежения, хотя бы для корректировки погрешности? Или кидать в машину маячок вместо привязки к точке. Отлично, Антоха! Это выход! Теперь вопрос – как связать...

В дверь тихо постучали.

- Открыто! – крикнул Антон, неотрывно лупцуя клавиатуру.

- Здравствуй, Антон, - сказал от двери до боли знакомый голос.

Антон резко крутанулся на стуле. На него, улыбаясь, смотрел незнакомый, сутулый, с крутыми кудрями, небольшого роста гражданин в повседневной форме с нашивкой координатора над карманом.

- З-здравствуй... те, - моргнул Антон.

- Не узнал, - сказал гость. – Я так и думал.

- Лева! – подпрыгнул Антон, мигом очутился рядом, схватил за руку, заглядывая в глаза. – Лёва... Лёва... Андрей... Кудри откуда? Очки где? - он лихорадочно разглядывал товарища.

- Тебя сейчас больше всего интересуют мои кудри? – засмеялся Лёва. – Или очки? Ты уж выбери что-нибудь одно.

- Лёва... – восторженно повторил Антон. – Сейчас. Садись. Вот сюда. На диван, – суетился он. Руки у него дрожали. Он носился по комнате как счастливый щенок, ставил чайник, сервировал столик, двигал кресло. Мысли ураганом проносились в голове, и одна назойливая, нагло пёрла на поверхность.

- Тебя выпустили? – спросил он, наконец, бухнувшись в кресло.

- Нет, - хитро улыбаясь, ответил Лёва.

- Сбежал? – округлил глаза Антон.

- Нет.

- Ничего не понимаю, - сдался он. – Тебе же пятнашку добавили.

- Добавили. А потом я сбежал. А потом меня выпустили, - Лёва кончиком языка почесал нижнюю губу.

- Лёва, ну пожалуйста, - жалобно простонал Антон.

- Ладно. – Лёва нацедил себе одной заварки, взял из розетки кусочек сахара, обмакнул, откусил.

На самом деле всё оказалось просто. Из архивов вдруг исчезли все упоминания об Андрее Петрове. Из всех криминальных архивов и из всех баз данных страны. Остался только один Андрей Петров – честный российский гражданин, каким-то образом затесавшийся среди человеческих отбросов в лагере строгого режима. Непорядок. Два дня никто ничего не замечал, а потом генеральша, главбух, впёрлась как танк в кабинет хозяина и выстрелила из главного калибра ему по мозгам. У нас, говорит, по разнарядке в столовую проходит один лишний рот. Как так! – взорвался хозяин. Не может быть! А подать сюда ляпкина-тяпкина. И пошёл вразнос. Искали ляпкина, искали тяпкина. Ни одного не нашли. Андрей Петров был не при делах. Андрей Петров отсутствовал в списках. Андрей Петров, солидный бизнесмен, давит нары в уральском лагере без весомых для этого причин. Это незаконно. Это против правил. Это переходит все дозволенные границы. Хорошо смазанная и отлаженная машина правосудия заскрипела и заскрежетала как древний драндулет. Кроме того, Хозяин случайно обнаружил в одном из ящиков своего стола весёлые картинки из частной жизни начальника колонии, над которыми ему смеяться совсем не хотелось.

- И что дальше? - подался вперёд Антон.

- Дали паспорт, выпустили и обещали разобраться.

- И всё?!

- Нет, Антон, не всё. Я же здесь, – потянулся всем телом Лёва и зевнул. – Ваших этих координаторов я уже пропесочил, будь здоров. Сидят там сейчас, пережёвывают. Идиоты. Они совсем не с той стороны начали. Хочешь сразу и сейчас – начинай с головы, а не стриги ногти. Ногти, знаешь ли, отрастают, и под ними снова грязь образуется.

- Я тебя не понимаю, Андрей.

- Что тут понимать? Я – не революционер, но даже мне ясно, что если хочешь делать революцию – значит делай революцию, снимай верхушку и ставь свою. А потом расширяй сферу влияния. Как Ленин. Только так. Других революций не бывает, Антон. И всё, что эти мозгоправы навыдумывали, пусть засунут себе в задницу. Все эти концепции, религии. Всё это для малограмотных. Они здесь засели под землёй, протухли, и наблюдают траву снизу. Отстали они от жизни. Я сам во многом когда-то ошибался.

Всё это Лёва говорил своим спокойным, размеренным голосом, но от того, что он говорил, волосы вставали дыбом.

Так быть не должно. Владимир Иванович Шапко прав, а Лёва нет. Так нельзя. Головы снимать нельзя. Ногти стричь можно. Это безболезненно и безопасно. Лёва не может быть неправ. Лёва всегда прав. У Лёвы империя, а у попика – церковь. Нет, церковь он покинул. Точнее она покинула его. У него остался один бог, но он всё равно прав. Нельзя стрелять в коленку. Нельзя стрелять в голову. Вообще нельзя стрелять. Ни в кого. Никогда. Революция должна быть мирной. Революция не может быть мирной, потому что это не по правилам.

Лева продолжал говорить, но я уплыл куда-то в глубину, в страну зелёных водорослей, где там и сям среди тяжёлой и тугой воды вдруг возникали гигантские шахматные фигуры с головами людей. Лица были иногда знакомыми, но чаще наползали на глаза какие-то мерзкие рожи. Вот появилась ладья - попик и социолог Шапко выставил блестящее брюхо, махнул полотенцем по бороде и заявил непререкаемым тоном: «Каждый питекантроп имеет собственную меру ответственности. Помни об этом. Школы нуждаться не должны». Потом прискакал конь с совершенно незнакомым, сморщенным старческим лицом. Мотая мордой по-лошадиному, он объявил всеобщую мобилизацию на борьбу со скверной и призвал обработать все углы дустом. «Тщательнее надо, - убеждал он, - Все на борьбу». Затем прошагало несколько пешек в пионерских галстуках, задорно распевая молодёжный гимн. Из-за спины выплыл слон и прозвенел над ухом ленкиным голосом: «Белобрысую девчонку, как я». Неожиданно передо мной сквозь бирюзовую муть проявился ферзь с черепом Старшего, и с тревогой в голосе спросил: «Антон, что с тобой? Ты весь белый, Антон! Да что с тобой такое! Очнись ты!»

Лицо у меня стало мокрым, и я очнулся. Передо мной, нагнувшись, стоял Старший, тревожно вглядывался в глаза, держа на отлёте стакан.

-Ну, слава те, - выдохнул он.

- Где я? – спросил я, - Где Лёва?

- Какой ещё Лёва? – Старший отставил стакан и подержал меня за щёки своими лопатами. – Нет здесь никакого Лёвы.

- Как нет, если я только что с ним говорил? – я огляделся. Кресло как у меня. Комната не моя. Комната Сан Саныча.

- Не знаю, с кем ты там говорил, но мне ты явился пару минут назад. Глаза как у варёной рыбы, а на лице можно рисовать грифелем. Ты можешь толком объяснить?

- Могу, - неуверенно сказал я. – Могу, почему не могу? Я всё прекрасно помню. Я сидел у себя, работал над синхронизацией зеркал, и тут пришёл Лёва. Да! Он мне ещё сказал, что проперчил вас всех, и объяснил, что стричь надо начинать не с ногтей, а с головы. Вы наблюдаете за травой снизу.

- Ясно. Знаешь что? Сдавай мне всю работу. Прямо сейчас сдавай. Даже не надо сдавать, я сам всё найду. Иди-ка ты в отпуск на недельку. Немедленно. Отправляйся, мне тут сумасшедшие ни к чему, своих придурков хватает. Лены, правда, сейчас нет, она в командировке, но завтра она приедет. На вот, выпей, и вали отсюда.

***

Выспался я хорошо. Просто замечательно выспался. В комнате тонко пахло Ленкой. Духами. Морозом. Морозными духами. Свежестью. В замке провернулся ключ, потом мягко защелкнулся язычок. Ленка, грохоча шлёпками, проволокла что-то тяжелое по коридору, бросила на пол и заглянула в комнату.

- О господи, - вздрогнула она в дверях. – Брюки-то не мог снять? Ввалился тут на чистую постель прямо в штанах. Вставай, давай, я рыбу принесла, сейчас поджарю. Есть, наверно, хочешь?

На Ленке был правильный серый костюм, волосы удивительным образом собраны в хвост, лоб открыт, и во всём её облике сквозила строгость. Как у начальницы. Даже конопушки как будто потускнели. Она подошла к кровати, косо и хитро посмотрела на меня, затем с визгом запрыгнула сверху и начала скакать на моём животе, приговаривая: «Есть хочешь? Есть хочешь? Есть хочешь?» Я прижал её к себе, и мы замерли. Через минуту Ленка отстранилась, поправила выбившиеся пряди, и, держа в зубах заколку, прошепелявила:

- Всё потом. Сначала поесть. Я в этой «Волге» вся продрогла, а в министерстве меня почему-то никто накормить не удосужился. Порядки у них я вам доложу... – и ушла, по всей видимости, на кухню, потому что тут же с той стороны загремели железом о железо.

Рыбу я не люблю. Варёную в особенности. Могу на природе поесть ухи, на природе и уха как мясная солянка идёт. За милу душу. А вот Ленка рыбу готовить умеет. Вы попробуйте пожарить так, чтобы и корочка, и пропеклось, и не разваливалось. То-то же. Не выйдет. А у Ленки выходит. И лучок протомлённый рядышком положен. Я уплетал за обе щеки, а Ленка рассказывала:

- Позавчера вызывает меня наша добрая фея – это Ленка так директрису называет – и говорит: «Идите, пожалуйста, в бухгалтерию, Елена Михайловна, там Вам уже командировочные приготовили». Я ей: «Какие такие командировочные? Я вроде никуда не собираюсь». А она мне: «Вас в министерство вызывают. Зачем – не знаю». И всё это таким лебезящим тоном, Антошка, терпеть не могу. Рыба она, наша фея, скользкий кит, вот.

Я поперхнулся. Говорю: «Кит – не рыба».

- А наша кит – рыба, - знакомо захохотала Ленка. – Ещё какая рыба. Как она тогда пришла... В дверь не проходит, заняла весь проём, ручки пухленькие к груди своей богатырской прижимает, чуть не кланяется: «Вы уж извините меня, Елена Михайловна, за мои слова, я так больше не буду». Не будет она! Детский сад! А сама чуть не растекается по проёму, я боялась, что вся утечёт, подтирай потом за ней.

Ленкин гомон приятно расслаблял, было здорово наблюдать, как она деловито убирает со стола, как размашисто вытирает, как расставляет к чаю. Шкелетина такая, халат широченный, перетянутый в талии, а движется как королева, плавно, с достоинством, вельможно садится на табурет и вещает:

- Подъезжает к школе чёрная «Волга», выползает дядька такой, сам как министр, и, не спрашивая, кто я и что я, открывает заднюю дверцу, ручкой подсаживает: «Или, может, хотите спереду, Елена Михайловна?» Меня смех разбирает, наши дурёхи все из окон чуть не повыскакивали, Алька Хуснутдинова мне язык вывалила, вот примёрзнет к стеклу - пример детям. Я и говорю: «Впереди хочу». Он мигом, как только смог мимо меня проскользнуть со своим пузцом? – уже открывает переднюю дверцу и снова меня подсаживает. Умора.

В кухню из коридора, распластавшись по полу и насторожённо поводя усами по сторонам, вползла серая, со светлыми пятнами, мохнатая кошка, проскакала по Ленкиным коленкам на подоконник, прошла по нему вдоль стола и, вытянув шею, обнюхала мне ухо. Я взял этот мех на руки, сказав «морда шерстяная», и мех доверчиво заурчал, стремясь носом к газовой плите – там пахло рыбой.

- Откуда это чудо? – спросил я.

- Алька отдала. Пакостит, говорит, по кроватям. Не знаю, у меня нигде не пакостит, спит в ногах – не развернуться. Дуська моя, - показала Ленка кошке рожки.

Дуська устроилась у меня навечно, свернулась, лизнула пару раз для вида лапу, воткнула нос в свой беличий пушистый хвост и, повозившись, прикрыла жёлтые глаза.

- А зачем тебя в министерство вызывали? – вспомнил я.

- Не поверишь. Министром образования хотят сделать. Нашей области, - опять звонко рассмеялась Ленка.

***

Пока я за занавеской, натянутой на лыжную палку, примерял спортивные штаны, Ленка успела обсудить с продавщицей почти все проблемы мировой экономики. Яйца подорожали не на шутку. В маршрутках лупят втридорога. Стиральный порошок лучше брать в больших пакетах – дешевле, и в подарок дают кондиционер для белья. Я, весь красный от неудобств, выполз из-под тряпки и предстал пред очами. Хозяйка тут же кинулась ко мне оправлять одной ей заметные складочки, в том числе и в похабных местах, приговаривая «ну, прям по вас сшито». Я подмигнул Ленке, она ухмыльнулась, подмигнула в ответ, сказала: «так и пойдёшь», и мы с ней дружно загоготали. Под сводами рынка стоял ровный гул, летали воробьи, атмосфера была на редкость доброжелательной.

Мы сегодня собрались на канатку. Я предлагал просто пошлындать по городу, но Ленка упёрлась рогом, заявив, что я ей когда-то обещал. Ей богу, не помню я таких обещаний, но самому захотелось вспомнить молодость, когда-то я на той самой трассе осваивал азы горнолыжного спорта, и, помнится, не без успехов. Ленка заявила, что я просто обязан её научить, и буду последним негодяем, если хотя бы не попробую. Я ей пытался отвечать в том смысле, что такую худобу будет сносить встречным ветром, и к финишу мы увидим не Ленку, а отбивную. На что Ленка резонно возражала, мол, ещё неизвестно кто кого и в каком качестве увидит на финише. Сошлись на том, что на самый верх взбираться не будем, а покатаемся внизу, по пологому, и Ленка благосклонно разрешила мне потом пару раз съехать с вершины, а сама она в это время посидит в кафе, раз уж мне так невтерпёж.

На удивление, Ленка быстро освоилась, и во время оказий, сидя на снегу, звонко, как она умеет, хохотала на весь лес, притягивая взоры фланирующих спортсменов. Я вытаскивал её из сугроба и грубо замечал: «Вы, госпожа министр, ржали бы потише, лошади пугаются», и мы хохотали уже вместе. Я усадил Ленку в кафе, строго приказал ждать и никуда не уходить, и, тем паче, не вздумать следить за моим мастерством, дабы не устыдиться собственной неуклюжести. Ленка ответила «Есть!», но уже через несколько минут я, обернувшись с подъёмника, увидел её торчащей у кромки леса в своём заметном красном комбинезоне.

С верхушки горы открывался вид, который я помнил с детства. Трубы котельных выстреливали в небо прямые, как стволы корабельных сосен, струи пара вперемешку с дымом. Где-то на уровне глаз они ударялись о невидимую атмосферную твердь и расползались по плоскости, создавая волшебную картину: над городом висела призрачная косматая крыша, опирающаяся на эфирные бесплотные колонны. Зрелище было сказочным.

Я натянул очки, гикнул для смелости, оттолкнулся палками, раскатился, собрался в пружину и с бешеной скоростью помчался почти вертикально вниз. Земля больно колотила по ногам. Пролетев вертикаль и выйдя на более пологий участок, я перешёл на слалом, выписывая волны и наполняясь восторгом от только что пережитого страха. Ближе к финишу я совсем сбросил газ, пытаясь разглядеть Ленку, но она наверно смылась в закусочную. Возле здания моторного отделения стояли два чёрных джипа, и мне подумалось, что вот дожили – скоро по лыжной трассе ездить начнут. Я тормознул у входа в кафе, нагнулся, чтобы отстегнуть лыжи, а разогнуться уже не успел. Железные руки подхватили меня с двух сторон, скрутили в бараний рог и потащили в одну из машин. Я заорал. Из кафе выскочила Ленка, и молча, как будто понимая, что вмешиваться ей сейчас ни в коем случае нельзя, проводила взглядом наш отъезд...

***

Два юных голиафа с постными лицами упаковали меня крепко: сдёрнули с головы холщовый мешок, приковали ноги к стулу, завернули руки за спину, надели наручники, закрепили их сзади и отбыли в неизвестном направлении. Видимо я был очень опасен. Лыжные ботинки с меня сняли и нацепили армейские шлёпки. Просто скотство. За спиной под потолком помещалось маленькое зарешёченное окно, из которого дуло в затылок промозглым холодом. Передо мной стоял массивный древний стол, обитый коричневым драным дерматином, а дальше - зелёная дверь с узкой амбразурой как щель в почтовом ящике. Штатный интерьер дополняла шипастая вешалка и умывальник возле двери.

Кому я мог насолить – ума не приложу. Меня не было в городе больше двух лет. Обо мне должны были забыть все, даже родственники, если бы таковые имелись. Кто меня взял? Судя по всему – менты, их стиль. За что? Да не за что. На меня даже кражу спортивных штанов не повесишь, у меня чек есть. Точнее, чек у Ленки, она его предусмотрительно выпросила у продавщицы, мало ли штаны не подойдут. Тогда за что?

Дверь загремела, заскрежетала, и в комнату вошёл Митрофанов. Морда у него с прежних встреч раздалась, но в остальном он таким и остался – гладким хлыщом. Он неторопливо снял плащ, кинул его на вешалку, выдвинул из-под стола табурет и с барским видом уселся напротив.

- Так, Одинцов. Мы просто поговорим. Без протокола. Скажешь всё, и мы тут же расстанемся друзьями.

- Просто поговорим? – я побряцал цепями на руках и ногах. – У вас теперь вот так просто разговаривают?

- Ну, прости. Пархоменко! – крикнул он на дверь. Тут же появился квадратный старлей с повадками вышколенной овчарки. Митрофанов показал ему глазами на меня. Тот мигом снял браслеты и встал в углу возле двери в позе почтительного внимания.

- Выйди, - приказал ему Митрофанов. Тот испарился. - Вопрос первый. Когда ты в последний раз видел Петрова?

- Какого ещё Петрова? – с вызовом спросил я. – Я знаю как минимум десять Петровых.

- Ты прекрасно понимаешь, про кого я спрашиваю. Петров Андрей Андреевич. По другим сведениям Лев Абрамович Бернардинер. Он же Лёва, он же Сенбернар, он же Король. Дурака не корчи, – он закурил.

- Хорошо. Петрова я в последний раз видел в лагере, четыре с лишним года назад.

- Ясно, - тяжело качнул головой Митрофанов. – Вопрос второй. Каким образом ты сумел вычистить из баз информацию о Петрове?

- Ни о какой информации я не знаю и в первый раз слышу.

Митрохин неторопливо переложил сигарету в левую руку, а правой, чуть нагнувшись вперёд, ленивым, каким-то плавным движением зазвездил мне ладонью в ухо. Хорошо зазвездил, искры из глаз полетели на дерматин. Я вскочил. Тут же открылась дверь, и на пороге возник Пархоменко. Я сел.

- Знаешь. Всё ты знаешь. Пархоменко раскопал, что в лагере ты передавал Петрову секретные данные из ГУИН, куда входили и сведения об архивах.

- Ничего я не передавал, Митрофанов, ты меня с кем-то путаешь... – И тут я вспомнил. Что-то такое было... Но всё, что я нарыл, было в свободном доступе, даже адреса архивов. Чего уж тут секретного... Хотя нет, пару ключиков пришлось подобрать, но это оказалось совсем не сложно... Что я там накопал – даже не смотрел, просто передал Лёве и забыл.

- Вспомнил? – зыркнул из-под бровей Митрофанов.

- Нет.

- Пархоменко, вниз его. Знаешь куда.

***

Со знакомым лязгом захлопнулась дверь. Хата была небольшой, на четверых. За сколоченным из досок общаком сидели две морды поперёк себя шире, третья морда лежала на одной из нижних шконок и спала. Они со скукой посмотрели на меня.

- Погоняло – Студент? – вяло спросил один мордоворот.

- Да, - сказал я.

- Я – Синий, а он – Хряк, - показал он на глыбу напротив. – Присаживайся.

Так, подумал я. Значит, душняка не будет. Если хата кумовская, наседки называть себя не станут. Ошибка? Не туда закрыли? Пресс-хата в другом конце продола?

- Мы не черти, не бойся. Нам коня заслали, правильные люди говорят, что ты от Короля. Так?

- Так, - у меня отлегло от сердца.

- Я, хоть и на кума работаю, но с Королём вязаться не хочу, - сказал Синий. – Хряк тоже против, так, Хряк? – тот угрюмо кивнул. – Но, если мы ничего не сделаем, то Гнилой из нас душу вытрясет, так, Хряк? – тот опять угрюмо кивнул.

- Гнилой – это кто? – уточнил я.

- Пархоменко знаешь? Лютая тварь. Сделаем так...

Но делать ничего не пришлось. Ближе к вечеру пришёл Пархоменко, выдал мне ботинки, вывел на крыльцо, и, ни слова не сказав, вернулся в контору. На крыльце стояла Ленка, вся зелёная от переживаний.

- Ты как здесь оказалась, кроха? – спросил я.

- Тебя ждала, – она со всей силы прижалась ко мне.

- А как ты узнала, что я здесь?

- Очень просто. – Она заглянула мне в глаза и потёрлась об куртку щекой. - Я сидела в кафе и плакала. Выревела всё, забрала наши вещи и поехала домой. В автобусе заорал твой телефон и я поговорила с нашим лупоглазым дядькой Сан Санычем. Он пообещал перезвонить ближе к шести вечера. А потом сказал идти тебя встречать. С ботинками.

© Мирошниченко Михаил. Ноябрь 2013 г. http://mafn.ru